В данной статье рассматривается продолжение темы о привлечении взыскателя к ответственности в соответствии с 395 статьей Гражданского кодекса РФ. Авторы углубленно анализируют процесс наступления такой ответственности и предлагают методы ее минимизации для обеих сторон. Также статья затрагивает тему ошибочных судебных актов и их последствий на исполнительное производство. Статья ориентирована на юристов в области гражданского права и специалистов по исполнительному производству.
Продолжение статьи «К вопросу о привлечении взыскателя к ответственности по ст. 395 ГК РФ за приведение в исполнение ошибочного судебного акта».
Комментарий к п. 59 постановления Пленума ВС РФ от 24.03.2016 № 7 «О применении судами некоторых положений Гражданского кодекса Российской Федерации об ответственности за нарушение обязательств».
3. Субъективистская интерпретация позиции Пленума ВС РФ (отсутствие вины как условия имущественной ответственности истца)
Необходимость учета субъективного элемента при разрешении вопроса о взыскании процентов вытекает не только из ст. 395 ГК РФ, но и непосредственно из п. 2 ст. 1107 ГК, согласно которому проценты подлежат начислению с того времени, когда приобретатель узнал или должен был узнать о неосновательности получения им денежных средств. На эту норму сделана отсылка и в комментируемом разъяснении Пленума ВС РФ, из чего можно сделать вывод, что, по мнению высшего судебного органа, осведомленность о неосновательности взысканного может быть вменена истцу лишь после вступления в законную силу итогового судебного акта, которым предъявленные им требования оставлены без удовлетворения.
Сразу отметим, что такой взгляд вступает в противоречие с правовой позицией Президиума ВАС РФ, содержащейся в Постановлении от 21.01.2014 N 9040/13, в котором также рассматривался вопрос о взыскании процентов годовых в связи с фактом неосновательного взыскания, и где Президиум высказался следующим образом: «С момента вступления в законную силу судебный акт приобретает обязательный характер для органов государственной власти, органов местного самоуправления, иных органов, организаций, должностных лиц и граждан и подлежит исполнению на всей территории Российской Федерации (часть 1 статьи 16 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации). С этого момента судебное решение обладает признаком исполнимости (часть 1 статьи 182 названного Кодекса) и может быть предъявлено к принудительному исполнению взыскателем, который, однако, в случае неисчерпания всех средств судебной защиты (при наличии вступившего в законную силу, но не окончательного судебного акта по спору), предъявляя такой акт к исполнению, несет риски уплаты процентов за пользование чужими денежными средствами, полученными на основании предъявленного им к исполнению неокончательного судебного акта, при отмене последнего судом вышестоящей инстанции».
Из приведенного отрывка следует, что, по мнению ВАС РФ, самой по себе спорности притязания, порожденной неисчерпанностью средств обжалования вынесенного решения, достаточно для того, чтобы взыскатель мог быть привлечен к ответственности по ст. 395 ГК РФ за факт инициированного им исполнения, или — что то же самое — не считался бы добросовестным по отношению к осуществленному им взысканию.
Несмотря на то что категоричность этого высказывания нивелирована дальнейшим указанием на то, что в данном деле предъявление исполнительного листа было произведено истцом уже после отмены первоначального решения суда (и, следовательно, его недобросовестность проявляется уже в том, что к взысканию был представлен погашенный исполнительный документ), сама идея о возложении на истца негативных последствий ошибочного взыскания, сформулированная Президиумом вначале весьма решительно, нуждается в осмыслении. По сути, ВАС РФ говорит здесь о том, что субъективная убежденность стороны спора в своей правоте ex ante не является основанием для освобождения ее от ответственности в случае проигрыша дела ex post — даже в том случае, когда такая убежденность была основана на вступившем в законную силу судебном акте.
Отметим, что нет оснований не соглашаться с первой частью данного тезиса. Практика не дает нам примеров освобождения ответчика от возлагаемой на него ответственности со ссылкой на то, что он считал себя правым. Это связано с тем, что осведомленность о совершаемом гражданском правонарушении как субъективное основание ответственности не может возникнуть у нарушителя позже ознакомления с претензией потерпевшего, а тем более после вручения ему судебного уведомления о возбуждении дела по иску соответствующего лица. В последнем случае не требуется даже представления доказательств нарушения — сам по себе факт получения повестки достаточен для того, чтобы о предполагаемом пока еще нарушителе можно было сказать, что он «знал или должен был знать» о факте совершаемого им деяния, притом что субъективная оценка им этого вменяемого ему деяния как имевшего место и неправомерного не обладает каким-либо значением.
Эта идея, хотя и не закреплена законодателем напрямую в виде всеобщего правила, находит свое отражение в ч. 1 ст. 303 ГК РФ применительно к вопросу о производстве расчетов между сторонами при удовлетворении виндикационного иска. В соответствии с данной нормой добросовестный владелец утрачивает bona fides в момент получения им повестки по иску собственника о возврате своего имущества и отвечает перед собственником по правилам о недобросовестном владельце. Такая повестка может не сопровождаться доказательствами обоснованности заявленного иска, а ответчик — продолжать настаивать на своей правоте, оспаривая утверждения истца в ходе разбирательства. Но так или иначе в случае проигрыша дела он будет считаться виновным в неправомерном удержании чужой вещи и отвечать перед действительным собственником с момента получения уведомления о судебном оспаривании законности его владения как недобросовестный приобретатель.
Здесь мы имеем дело с феноменом так называемой недобросовестности вследствие процесса, т.е. с утратой лицом bona fides ввиду самого факта оспаривания его легитимации на обладание материальным благом при условии, что такое оспаривание в дальнейшем окажется эффективным. В чем состоит политико-правовое обоснование данного феномена, при котором убежденности в собственной правоте (даже такая, которая имеет под собой разумные основания) недостаточно для того, чтобы исключить субъективный элемент ответственности, т.е. виновность проигравшего процесс лица?
Ответ, на наш взгляд, коренится в представлениях о вине в гражданском праве, которая, в отличие от вины уголовной, «рассматривается не как субъективное, психическое отношение лица к своему поведению, а как непринятие им объективно возможных мер по устранению или недопущению отрицательных результатов своих действий, диктуемых обстоятельствами конкретной ситуации». Л.И. Петражицкий говорил об этом следующим образом: «…вполне понятно, почему litis contestatio уничтожает bona fides. Здесь дело идет, конечно, не о честности или недобросовестности в обыденном смысле, а только о том, что обыкновенная diligentia требует, чтобы мы обратили серьезное внимание на процесс и его эвентуальный исход. Если мы проиграли процесс, то нам нельзя оправдывать своих неосмотрительных действий во время процесса нашею ошибкой, нашим заблуждением относительно юридического положения. Если мы действительно, несмотря на такое серьезное предупреждение и предостережение, как litis contestatio, все-таки не допускали возможности правоты противника, считали всякую dubitatio излишнею, так это была небрежность, неосторожность, неизвинительное заблуждение. Отсутствие dubitatio после начала процесса не есть bona fides, потому что для bona fides требуется извинительное заблуждение. Необходимое наступление mala fides вследствие litis contestatio представляет, таким образом, с нашей точки зрения, вполне естественное явление; оно означает только, что право устанавливает вполне резонный общий принцип, по которому после l. contestatio не допускается ссылка на извинительное неведение».
Этими соображениями объясняется, в частности, то, почему после извещения о процессе бывший до этого добросовестным владелец должен передать действительному собственнику доходы, которые он с этого момента извлек или должен был извлечь из спорной вещи (ст. 303 ГК РФ). Знание о процессе требует от него особой осмотрительности в отношении эксплуатации вещи, такого ее рационального использования, которое соответствовало бы стандарту добропорядочного хозяина (что предполагает извлечение доходов из вещи), — на тот случай, если вещь будет от него истребована. Аналогично этому возбуждение разбирательства по иску о неосновательном обогащении также предполагает, что потенциальный должник, получив повестку и сообразовываясь со стандартом должной осмотрительности, обязан вести себя так, чтобы в случае взыскания соответствующей суммы оказаться способным уплатить взыскателю не только капитал, но и хотя бы минимальный процент с него в размере ключевой ставки и т.п.
Таким образом, обязанное лицо не может избежать гражданско-правовой ответственности со ссылкой на то, что в период судебного разбирательства оно было разумно уверено в собственной правоте. Экстраполируя соответствующие утверждения на рассматриваемую ситуацию, можно утверждать, что истец, получивший денежные средства в условиях продолжающегося процесса при сохраняющейся возможности вынесения иного, нежели первоначальное, итогового решения, не может впоследствии ссылаться на собственное восприятие осуществленного им взыскания как основательного в качестве обстоятельства, исключающего применение к нему предусмотренных ст. 395 ГК РФ мер ответственности.
Однако такой вывод, в корне противоречащий данному Пленумом разъяснению, очевидно, являлся бы поспешным. Рассматриваемый нами случай имеет принципиальное отличие, заключающееся в том, что убежденность истца в справедливости взыскания опирается здесь не на индивидуальную оценку им своего правового положения, а на позицию суда, зафиксированную в действующем судебном акте. При таких обстоятельствах вменение истцу «обязанности сомневаться» в собственной правоте, испытывать dubitatio относительно законности использования взысканной им суммы представляется проблематичным.
Во-первых, принцип правовой определенности, который в своем процессуальном измерении выражается в идее об окончательности вступившего в законную силу судебного акта (res judicata), может рассматриваться как исключающий возложение на взыскателя бремени сомнения. Коль скоро пересмотр решения отныне возможен лишь в экстраординарных процедурах (свойство неопровержимости законной силы судебного решения), нет оснований полагать, что такое развитие судебного разбирательства является реальной перспективой. Это событие нельзя считать предвидимым в той мере, в которой игнорирование возможности его наступления свидетельствовало бы о неосторожности истца. Возможный эвентуальный пересмотр — лишь casus, внештатное исключение из нормального хода вещей, обусловленного действием принципа правовой определенности.
Во-вторых, добросовестность истца может обосновываться ссылкой на доводы, близкие взглядам сторонников так называемой теории видимости права, согласно которой должны быть защищены разумные ожидания участников гражданского оборота, возникающие в связи с внешними обстоятельствами (легитимационными фактами), дающими основание полагать, что их поведение является правомерным, даже когда действительная реальность не соответствует такому представлению. Творчески развивая данные идеи, можно рассматривать в качестве такого легитимационного факта действующее судебное решение, создающее видимость, пусть и ошибочную, того, что истец, приводя его в исполнение, действует в своем праве по отношению к ответчику. Подобная основанная на исходящем от публичной власти акте субъективная уверенность и является причиной невиновности истца как во взыскании, так и в удержании спорной денежной суммы. И, следовательно, Пленум прав, освобождая его от ответственности за уплату процентов.
Вместе с тем данные рассуждения, вполне убедительные, при ближайшем рассмотрении явно недостаточны для того, чтобы послужить доктринальным обоснованием позиции Верховного Суда РФ в полном объеме. Напомним, что Пленум исходит из того, что обязанность по начислению процентов не возникает у взыскателя вплоть до принятия итогового решения по делу, т.е. истец, по мысли Пленума, продолжает бесплатно кредитоваться за счет ответчика и в течение того периода, когда первоначальное решение уже отменено, а дело вновь рассматривается по существу в нижестоящих инстанциях. Эта возможность, однако, никак не вытекает из изложенной выше системы аргументации, ибо если «обязанность сомневаться» в правомерности собственного правового положения и парализуется вступлением в законную силу судебного акта (в результате действия принципа res judicata), то такой эффект должен незамедлительно пропадать в связи с его отменой. Бремя dubitatio должно вновь появляться в отношении спорной денежной суммы, и теперь уже истец, завладевший ею на основании первоначального решения, должен изменить линию своего поведения и, усомнившись в своей правоте, использовать данную сумму так, чтобы оказаться способным в случае проигрыша возвратить ответчику не только «тело долга», капитал, но и минимальные проценты на него. Это предполагает применение к нему ст. 395 ГК РФ, начиная как минимум с момента отмены первоначального судебного акта, а не только лишь после принятия итогового решения по делу, как об этом говорит Пленум.
В этих рассуждениях можно пойти и дальше. Так, можно утверждать, что актуализация бремени сомнения, являющегося предпосылкой привлечения обогащающегося истца к ответственности, связана не с отменой первоначального судебного акта, а с самим фактом извещения истца о принятии вышестоящим судом жалобы на вступившее в законную силу решение суда (естественно, при условии, что такая жалоба будет в дальнейшем удовлетворена). Именно с этого момента угроза отмены судебного акта становится реальной и предвидимой и, следовательно, пользующийся денежными средствами истец должен учитывать такую возможность в своем поведении и не может ссылаться на состоявшийся пересмотр как на casus, исключающий привлечение его к ответственности.
То, какую из вышеуказанных опций предпочесть — начисление процентов с момента отмены первоначального решения либо с момента получения извещения о его оспаривании, является вопросом политики права. Здесь могут быть высказаны различные соображения, каждое из которых будет выглядеть приемлемым. Но очевидно одно: решение, предложенное Пленумом Верховного Суда РФ, согласно которому проценты не начисляются вплоть до принятия итогового решения по делу, не имеет под собой достаточных оснований и нарушает баланс экономических интересов сторон спора, неосновательно отдавая предпочтение проигравшему дело истцу за счет оправданного судом ответчика.
Комментируемое разъяснение Пленума порождает еще один, тесно связанный с предыдущим, вопрос. Содержащиеся в Постановлении N 7 формулировки создают впечатление, что случаи, когда о недобросовестности истца можно говорить с самого начала (т.е. с момента приведения решения в исполнение), являются экстраординарными — в качестве примера приведена ситуация совершения им преступления, предусмотренного ст. 303 УК РФ («Фальсификация доказательств и результатов оперативно-разыскной деятельности»). Спрашивается, а что будет в тех ситуациях, когда в действиях истца признаки уголовного правонарушения отсутствуют, однако из итогового решения по делу следует, что в момент приведения первоначального судебного акта в исполнение он знал, что данное решение являлось материально ошибочным? Например, по итогам повторного рассмотрения дела о взыскании займа выясняется, что истец еще до процесса получил деньги и передал ответчику встречную расписку о погашении долга в порядке п. 2 ст. 408 ГК РФ, т.е. очевидно понимал, что произведенное им взыскание являлось неосновательным. Должен ли и в этом случае к истцу применяться более строгий стандарт, игнорирующий действие законной силы судебного решения и создаваемую последним видимость материальной правоты истца?
На этот вопрос необходимо дать положительный ответ, ибо концепция видимости права, лежащая в основе наших рассуждений о невиновности истца, однозначно исходит из того, что легитимационный факт, создающий такую видимость, оправдывает опирающееся на него лицо лишь в случаях, когда такое лицо черпает информацию о реальном положении вещей только и исключительно из самого этого факта. В тех ситуациях, когда лицо обладает иными источниками информации и осознает, что создаваемая легитимационным фактом видимость является мнимой, оно считается недобросовестным. С этой точки зрения, если итоги процесса очевидно свидетельствуют в пользу осведомленности истца о неосновательности произведенного им взыскания, ссылка на res judicata должна считаться неэффективной и он должен нести ответственность на тех же условиях, что и фальсификатор доказательств (вне зависимости от отсутствия уголовной составляющей в его действиях).